Педагог дима зицер о том, как перестать кричать на детей

КОГДА НУЖНО ЗАБЫТЬ ВСЁ, К ЧЕМУ ПРИВЫК

Встречая на входе парковку для самокатов, сразу понимаешь: эта школа не похожа на те, что ты видел раньше. «Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, хотят засунуть палец в любую дырку, до всего дотянуться и всё потрогать  — , но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: „Дима, им совершенно ничего не интересно“?  —  Зицер задает мне риторический вопрос, одновременно переходя к цели создания школы.  —  Поэтому главное  —  не упустить этот момент. Сделать так, чтобы дети визжали оттого, что занимаются тем, что любят. Если мы хотя бы минимально выполнили эту задачу  —  то уже, как мне кажется, заработали на хлебную карточку».

К школьникам здесь не просто прислушиваются: «Апельсин» управляется детским парламентом, который обладает абсолютной властью. Ни одно решение взрослого (и директор с учителями не исключение) не имеет силы, если оно не было принято и утверждено учениками. «Это странное представление, что если сказать детям „делайте, что хотите“, то они всё вокруг разнесут,   —  говорит Дима.  —  Всё наоборот. Они с удовольствием будут заниматься тем, что им сейчас представляется актуальным и важным».

Заседание парламента в разгаре/ фото: Александр Мурашев

Парламент выбирает всё  —  вплоть до музыки, которая звучит здесь вместо пронзительных школьных звонков. «Мне кажется, придумать звонки было намного тяжелее, чем этого не делать,  —  говорит Зицер.  —  Получается разделение „сейчас я тружусь, а сейчас отдыхаю“, из-за которого потом в жизни начинается сумасшедшая сбивка». В этом году парламент выбрал «Белла Чао» Горана Бреговича. Четыре минуты легкой музыки, за которые можно успеть спокойно доесть завтрак, прийти на урок, а по пути даже немного потанцевать  —  что школьники и делают здесь каждое утро.

Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой. «Если на уроке тишина  —  скорее всего, он проходит на кладбище,  —  говорит Дима.  —  Когда ты приходишь к другу попить чаю или вина, вы же не молчите, как два дурака, верно? В жизни мы постоянно разговариваем: я просто не могу усвоить материал, если мы не общаемся». На этом свобода не заканчивается: дети могут без вопросов уйти с урока, выбрав пойти на другой  —  или не ходить на них вообще. «Взрослые часто спрашивают, почему у нас стеклянные стены,   —  говорит Зицер.  —  А я задаю им ответный вопрос: как вы сами считаете? Обычный ответ: „Чтобы можно было контролировать учителей“. На самом деле это сделано для того, чтобы человек из коридора видел, что происходит внутри и мог зайти на любой интересный ему урок. В прошлом году у нас был рекорд: шестилетний мальчик просидел на всех уроках истории пятого класса. Весь год. В том, чтобы выйти из класса, тоже нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти. Надо было придумать сделать так, что ребенок должен поднять руку и отпрашиваться. В этом смысле я бы рад гордиться, но чем? Что я детей отпускаю пописать?»

Фото: Александр Мурашев

У передозировки свободой есть только один побочный эффект: дети из других школ поначалу «проверяют систему» и подолгу не посещают занятия. «Я часто признаюсь, что считаю выбор одним из самых главных навыков нашего времени,  —  говорит Зицер.  —  И если я по-честному хочу, чтобы дети научились выбирать, то мне также хочется, чтобы на урок они приходили минимально осознанно, а не потому что им сказали „тащи сюда свое тело“. Иногда дети из других школ настолько травмированы, что слово „урок“ у них равняется слову „зло“ или „унижение“. Один парень не ходил на занятия год. Что я делал? Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам   —  вроде ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить». На этот случай в школе есть особая должность, которая называется «друг». «Мы понимали, что для детей учителя могут быть „старперами“. Может быть, мы с чем-то не справляемся. Может, детям нужно какие-то секреты рассказать,  —  говорит мне Дима.  —  На должность „друга“ мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу  —   семнадцать». «Если представить это в виде семьи, то я  —   как старший брат»,  —  объясняет мне суть работы «друг» Бен.

Фото: Александр Мурашев

Детство и юность

Григорий Зельцер, принадлежащий еврейской национальности, пришел в этот мир 18 ноября 1969-го в Одессе. Отец Давид, появившийся на свет 8 апреля 1935-го, по окончании местной школы № 101 поступил в педагогический университет имени Константина Ушинского. Сейчас он живет в израильском городе Маалот-Таршиха, где трудился учителем, вместе с дочерью Мариной Каролицкой, пошедшей по его стопам и родившей троих детей Ади, Еву и Таню. К сожалению, матери не стало примерно в 2013-м.

Актер Григорий Зельцер

Подробностей ранней биографии знаменитости не предоставлено, но известно, что в юности актер отдал долг родине, отслужив 2 года «в мрачной части»:

Высшее образование студент получил в иерусалимской The School of Visual Theatre, созданной в 1986-м группой художников, стремившихся бросить вызов общепринятым представлениям о творчестве. Также он выпустился с режиссерского факультета Высшей школы деятелей сценического искусства при ГИТИСе, где внимал знаниям в мастерской Марка Захарова.

Разве я не могу передумать?

А способы манипулирования и управления бывают разные. Например, мы говорим ребенку: «Если ты что-то сказал, ты должен так сделать». Да? А разве я не могу передумать? Разве моя человечность не в том проявляется, что я что-то сказал, потом взвесил и понял, что ошибся. Дальше инструментарий, как я это делаю, чтобы человека не подвести, не нарушить что-то, но тем не менее. Это инструмент, а моя человечность проявляется в том, что я что-то меняю.

«Он занимается музыкой, а теперь хочет бросить. А мы ему говорим, что надо доходить».

– Музыкальную школу.

– Да даже просто кружок в четыре года. И это еще можно сдобрить такой приправой: «Ты же сам хотел!» или «Мы же договорились!» Это же стопроцентная манипуляция: договора не было, он ничего не хотел, он просто очень хорошо относится к маме, и она его обманула, воспользовалась тем, что она для него – очень важный человек, а он ей поверил, дурачок.

– А маме-то почему так важно закончить? Ее саму так научили?

– Совершенно верно. Мама в этот момент сама манипулируема, мы сказали уже, как. Она не останавливается и не задумывается о том, как это прекрасно, если человек в четыре, пять лет попробовал немножко, что такое флейта, потом попробовал немножко, что такое театр, изо, шахматы. Это же здорово.

– Ты опередил мой вопрос. Когда предлагаешь много разного, и человек себя в этом ищет. Тут всегда есть опасность: у тебя сначала получается, а потом, встретив первую же трудность, ты дальше не шагаешь.

– Это правда. Но в реальности же есть преподаватель, и это как раз его задача: как сделать так, чтобы эту трудность стало возможным и интересным преодолеть. Это человек, который силы дает, пути представляет. А если преподаватель сидит и повторяет одно и то же про то, что если встречаются трудности, их надо преодолевать, чем он помогает? Все в порядке с трудностями. Это ведь тоже особенности нашего языка: одно дело – говорить о том, что сейчас тебе будет трудно. Другое дело – сказать, что ты сейчас сделаешь следующий шаг. Совсем разные вещи.

Здорово, когда у человека есть опыт что-то начать, а потом оставить это, передумать. Нужно ли в этот момент, чтобы человек 4-5 лет умел объяснить, что к чему? И да, и нет. Я имею право какие-то вещи оставлять без объяснения. А мама эта бедная, или папа, которые говорят, что нужно обязательно доводить все вещи до конца, они же находятся в этой парадигме, заведенной когда-то.

Если задуматься, что такое детскость? Детскость – это шуметь, это бросать, заниматься десятью делами сразу и получать от этого удовольствие, а вовсе не то, когда сидят маленькие мудрые старички, в три года начавшие заниматься рисованием, и теперь у них всю жизнь только рисование.

– Тогда сам этот глагол «развивать», как внешнее действие со стороны родителей, по-твоему, вообще нужен? Или ребенок сам сообразит, что ему делать и как развиваться?

– Кто я, чтобы бороться с глаголами. Я бесконечно привожу один и тот же пример, про чтение. Как сделать так, чтобы дети читали? Есть очень простой способ, а заодно и глагол «развивать» в кавычках. Читать. Это все. Если я нахожусь в пространстве, где мама и папа читают, я так или иначе буду читать. Я ведь все впитываю в этом возрасте, как губка. К тому же я чувствую себя частью семьи, частью семейной культуры, ее носителем.

Я, наоборот, притормаживаю его развитие, я его приучаю, что чтение – тяжкий, неприятный труд, в определенном смысле наказание, я ведь наказываю тебя необщением со мной. Еще и твержу мантру о том, что все люди должны читать. Это же разрушение.

Если я хочу, чтобы он читал, я беру бумажную книжку с полки и перелистываю любимые страницы Куприна, Тургенева, кого угодно. Если вы не читаете, он в этот момент будет развиваться иначе, рядом с вами, но все равно будет.

Я совсем не понимаю, как это: взять и насильно «развить». Зато если перевернуть этот глагол, то «развиваться» он будет все равно.

Фото: bustle.com

Про учителей, чиновников и новый «Закон об образовании»

Во-первых, чиновники бывают разные. Поскольку я много езжу, причем езжу по разным странам, везде всё похоже, на самом деле. Но, тем не менее, чиновники бывают разные. И от того, что человек — чиновник, мне не хотелось бы сразу ставить на этом человеке клеймо чиновничье, еще и потому, что это совсем-совсем неправда.

Я думаю, нелегитимно называть какие-то регионы России, но, поверьте мне, вот не так давно я был в месте «Икс» и встречался там и с министром образования, и с директором департамента по образованию. Живые люди, интереснейшие, открытые, интересующиеся, собираются приехать к нам в гости, поизучать всякий опыт.

Штука номер два: это правда, что чиновники пишут определенные программы, но я Вам скажу то, что говорю учителям, нас никто не слышит, да? После того, как я закрыл дверь в класс, я остался с классом один на один, ни один чиновник ни в каком законе не запрещает мне строить урок таким образом, как я верю, хочу и считаю нужным.

Чиновник задает какие-то рамки, которые могут быть удачными или неудачными, это верно. Но внутри этих рамок всё равно главной площадкой, главным спектаклем, если хотите, является урок. В этом смысле, продолжая аналогию с театром, драматург написал пьесу, режиссер эту пьесу переосмысливает, и спектакль может строиться совсем по-разному, правда же?

Он может начинаться при свете или в темноте, зрители могут быть частью спектакля, артисты могут приглашать зрителя на сцену и так далее. Все варианты хороши, это делает учитель. Учитель – это великая профессия, потому что он владеет инструментарием, он может запустить процесс ровно так, как считает нужным.

Так что, я за реформы обеими руками. Я Вам больше скажу, принято кидать камни в новый «Закон об образовании». Я в восторге совершенно. Я не знаю, о чем говорят все эти люди. Если я не хочу работать, извините, если я ищу виноватых в том, что у меня что-то не получается, то, понятное дело, у меня виноваты министр, министерство и так далее. Хотя, поверьте, Вы разговариваете с человеком вполне себе революционно настроенным по отношению ко всему – к погоде, театру, искусству, литературе, всему, что угодно. Но в данном случае, я и рад бы, но я не вижу повода. Мне же не говорят в этот момент: строй урок таким образом.

А вот когда это доходит до конкретного директора, школы и учителя, начинается какой-то сбой. Потому что современные дети устроены иначе, и большинство учителей, к сожалению, не умеют построить урок таким образом, чтобы знание было личностным. И тогда учителя на местах или в провинции, говорят: дети уходят из школы, помогите нам сделать так, чтоб они не убегали.

А дети убегают физически, уносят свои тела из школы. Не готовы они там находиться, и, в отличие от Москвы, от Питера, не видят особой необходимости в этом.

Родителей поймать очень легко

– Раннее развитие – миф, мода или необходимость?

– Просто способ зарабатывания денег, вот и все. Фантазия, что мы должны становиться такими, как кому-то представляется, она же странная сама по себе. И про раннее развитие: оно идет рука об руку с представлением или обманом, может быть, что человек сам, будучи в открытой, нормальной, интересной среде, не наберет самостоятельно то, что должен. Наберет совершенно точно, куда он денется.

– В студии раннего развития ты не веришь?

– Я верю, что есть замечательные учителя и преподаватели. Смотря, опять-таки, что имеется в виду. Есть такой проект «Вместе с мамой», я случайно туда попал в субботу утром. Приходят мамы, папы с детьми, там играет музыка, они под эту музыку тусуются. Очень прикольно. Что же я, против, что ли? Как мы с тобой ходим в клуб, музей, хорошей компанией уезжаем за город, здесь то же самое. Не знаю, насколько это студия раннего развития, это сама жизнь так устроена. Хорошо ли рисовать с детьми? Замечательно. Хорошо ли вышивать вместе? Чудесно. Вместе готовить еду? Просто счастье. Валяться на диване? Тоже очень весело.

– Когда меня спрашивают, куда ты водишь своего ребенка, и я отвечаю, что никуда не вожу, всегда встречаю недоумение: а почему не водишь? И вроде как я должна объяснить, почему же не вожу никуда.

– В том, что ты сейчас сказала, очень значимы глаголы: не «куда твой ребенок ходит», а «куда ты его водишь?» Это и прокладывает жесткую колею, которая упирается в никуда. У дяденек и тетенек просто есть фантазия, куда твой ребенок должен ходить, чтобы развиться. И если их спросить: «А что с ним станет, если он не будет туда ходить?», ответ будет: «Как вы можете об этом говорить? Как вы вообще можете так ставить вопрос?» А ничего не будет. Ребенок же в это время не в безвоздушном пространстве находится: он тусуется с мамой, смотрит вокруг, набирается впечатлений. Которые уж точно не хуже впечатлений в студии раннего развития.

– Такие студии появились массово несколько лет назад. И если ты говоришь, что это маркетинг, то он нашел отклик в сердцах очень большой. Почему?

– Родителей поймать очень легко. Есть родительская тревожность у любого родителя, это вещь объективная. Мы волнуемся, что чего-то не додадим, что что-то сделаем не так. Произвести на этот счет манипуляцию с любым из нас довольно просто. Делают это все, кому не лень, помимо частных предпринимателей, государство тоже любит с этой темой поработать.

– Как?

– Нормы, при которых, приходя в первый класс, нужно уметь читать. Это же удивительная история, что это вообще такое. А школа зачем тогда нужна? Пика это достигает в ненавистной мною системе профориентации: когда человек в 14-15 лет должен знать, кем он будет. Мне кажется, человек в этом возрасте не должен знать, кем он будет, и наоборот, правильно, если он не знает и проверяет все, что его интересует и цепляет.

Наши родители, наши бабушки ведь очень гордились тем, что в их трудовой книжке всего одна запись. Подумай только: одна запись в жизни. Человек вообще ничего не попробовал, ты понимаешь? Человечность ведь наша как раз и проявляется в том, чтобы пробовать новое, менять все время разные вещи.

Дима Зицер. Фото: detki.cz

Не даем себе права на удовольствие

Я имею право делать то, что меня интересует. В большинстве случаев я не должен бросаться по первому зову к ребенку, откладывая все, чем занимался

Мама сидит, читает книгу в свое удовольствие, прибегает ребенок, ему очень важно прямо сейчас сделать что-то с мамой

В этот момент мама собственным примером может обучить ребенка важному навыку — осознанию собственных потребностей: «Я имею право делать то, что мне сейчас интересно». И потратить одну минуту, чтобы рассказать, что такое удовольствие

Это совсем, совсем не равнодушие, а ровным счетом наоборот, это право на себя. Право на себя — это что я читаю, что я ношу, с кем и как дружу, это осознанность.

Если бы мы всех детей в мире могли обучить этому праву на себя, а затем еще и передать его взрослым, то все, мы вошли бы в царство благоденствия.

Поле напряжения

Говоря об отношениях детей и родителей, Дима Зицер неголословен. С супругой Наташей, которая тоже является педагогом и автором книг, у них три дочери. Он признает, что, как любой родитель, совершает ошибки. 

Расскажите про ваш опыт родительства. Как вы пришли к пониманию, что детей нужно любить, а не воспитывать?

— Мне очень повезло с женой, детьми и друзьями. Не было чего-то, что очень сильно на меня повлияло. У меня всегда была идея, что не надо никого постоянно насиловать и заставлять. Я не должен быть на войне 24 часа в сутки. А со временем выяснилось, что это правда: если я напрягаюсь, то создаю вокруг себя поле напряжения. 

Простая история. Пришел домой, сижу. Приходит ребенок: «Папа, поиграй со мной». Что очень часто мы говорим в этот момент? «Поиграй сам». Если я остановлюсь, то смогу задать себе вопрос: почему я не хочу с ним поиграть? Это неприятный мне человек? Как же странно устроена моя жизнь, что, с одной стороны, я говорю, что люблю тебя, а с другой — «отвали», и все время придумываю мифические дела. Может, мне нужно что-то поменять? Давай снова перенесем на мужчину и женщину. Если эта женщина постоянно крутится вокруг меня и раздражает, почему я с ней? А если я с ней, может, это я создаю поле напряжения? И очень часто выясняется, что так и есть. 

Ваши дети какого возраста?

— Старшенькой 30, средненькой 25, младшенькой 12.

Они успели вкусить радость такого отношения?

— Жестким я не был никогда. Но, конечно, было бы неправдой, если бы я сказал, что странные родительские «приходы» у меня не бывали. С младшей, конечно, мне проще. Но так уж человеческая природа устроена: мы можем обидеться друг на друга, потом помириться. Глупости были точно. Но если я понимаю, что это мой близкий человек, это очень простой перевертыш: я хочу, чтобы ему было лучше или хуже? 

Любить нельзя воспитывать — это игра слов, конечно, но откуда она возникла? Мне кажется, что в большинстве случаев воспитание связано с давлением. Но ведь это мои любимые люди. В одной отдельно взятой семье отношения точно можно поменять. Да и в обществе в целом. 

Благодарим за помощь в организации интервью лекторий «Прямая речь»

Фото: Игорь Черепанов, DK.RU

Про покупку знаний и умение учиться

Разница между школой и университетом огромна, в первую очередь, с точки зрения мотивации того, кто туда приходит. Я надеюсь, на самом-то деле, что, несмотря на наши странные, но обычные традиции, в отличие от школы, человек приходит в университет, понимая, зачем он туда идет, и что он хочет учить. Соответственно, если я пришел в университет, и хочу учить прикладную математику – всё в порядке, мне в этот момент преподают прикладную математику. Мы находимся, в определенном смысле, почти во взаимоотношениях «продавец – покупатель», а почему же нет?

«Продавец – покупатель»: я плачу за обучение, иногда – посредством государства, иногда – посредством собственного кармана, и покупаю определенные знания, умения, навыки и так далее. Школа устроена совершенно не так. Поэтому обычное сравнение школы и университета, мне кажется, в принципе неправомерным. Это какая-то совершенно другая история.

Конечно, давая человеку только готовые знания, мы просчитаемся. В первую очередь, это произойдет и происходит, потому что у нас прикладное отношение к знаниям, которое распространяется и на университет, и на школу.

Ученик-то, видя нас, приходит в школу, и ему, в большинстве случаев, предлагается некий мешок со знаниями, про две трети из которых ему совершенно непонятно, зачем они ему нужны, а оставшуюся треть он найдет с легкостью, пользуясь «Гуглом». Вот, собственно, что происходит.

И в этот момент произносится самовозрождающаяся мантра: «школа должна учить учиться, школа должна учить учиться…» Кто, позвольте, будет учить учиться, если учителя этого совершенно не умеют? Каким же образом они будут это замечательное знание переносить ученикам? Это первое.

Второе, что, интересно, имеется в виду под «учить учиться» или «уметь учиться»? И третье, что мы с вами только что вспомнили, что уж точно никакого отношения не имеет к «учить учиться». Это как раз умение самостоятельно находить интересные лакуны, искать актуальные знания, выстраивать личностный процесс отношения между знаниями, мною, миром и всем остальным.

Как устроена Азбука

Статьи в книге, естественно, располагаются по алфавиту. А это значит, что читать ее можно как угодно: и подряд — от А до Я, и в зависимости от интереса читателя к конкретным явлениям и понятиям, и изобретая собственные способы чтения.

Когда в Азбуке встречаются термины, которым посвящены отдельные главы, они выделяются курсивом . Таким образом, читатель получает возможность моментально проверять те или иные понятия, сопоставляя их с изучаемой главой и с собственными представлениями. Кроме того, пользуясь курсивом, можно «плавать» по Азбуке, выстраивая собственную логику знакомства с системой.

Зная по опыту, как трудно договариваться о терминах в нашей профессии, мы предварили большинство глав Азбуки словарной статьей, в которой упоминается значение, используемое для того или иного понятия в НО.

На страницах «Азбуки» мы стараемся избегать терминов «урок, класс, ученик, учитель», предпочитая «сессия, группа, участник, ведущий». Пусть это вас ни в коем случае не смущает — речь, в основном, идет, конечно, о школе. Эта особенность терминологии связана с тем, что, как вы увидите ниже, все, происходящее в рамках школы, является типичными групповыми и личностными процессами, в которых вышеназванные понятия являются ключевыми. Например, учитель — человек, который ведет процесс, то есть ведущий. Ученик — участник процесса и т. п.

Понимая и ценя тот факт, что среди наших читателей есть и такие, для кого наша книга имеет чисто прикладное значение, кого интересуют примеры конкретных сессий НО, мы добавили к Азбуке приложения , в которых подобные примеры можно найти.

Хотелось бы, однако, предостеречь от «механического» использования приведенных педагогических технологий и просить читателей, пусть немного, посвятить себя ознакомлению с подходом НО в целом. Во-первых, представляя себе общий контекст, читатель сможет с большей легкостью присвоить технологию, изменив ее «под себя» или напротив, отвергнуть ее, посчитав наш подход неподходящим. Во-вторых, примеры, приведенные в приложении, представляют собой, в основном, лишь типичные образцы тех или иных сессий, то есть являются как бы ключом к целой группе технологий, теоретическое обоснование которым дается в основном материале Азбуки. В-третьих, хочется надеяться, что, сама Азбука даст читателю возможность проникнуть в механизмы придумывания новых  технологий НО. Во всяком случае, нам бы этого очень хотелось.

Новое в мире: инфляция схоластического знания

Если мы с вами посмотрим вокруг, то с изумлением обнаружим, что мир изменился. Более того, он меняется стремительно, день ото дня. То, что происходит сегодня, не похоже не только на то, что было тридцать лет назад, но и на то, что было два года назад.

Если мы проведем короткий анализ, то очень быстро сообразим, что в самих по себе знаниях ценности сегодня нет почти никакой. Это значит: обладая простыми техническими навыками, я могу дотянуться почти до любого знания. В первую очередь, я имею в виду Интернет. То есть, умея взаимодействовать с поисковиком, понимая, что я делаю, до знания я могу дотянуться.

Наступает некая инфляция – схоластическое знание теряет ценность. Если это так, то нам действительно надо подумать: а чему ж тогда учить? И тогда мы придем к тому, каким должен быть современный учитель.

Мне представляется: если мы всё-таки говорим о знаниях, в этот момент наиболее ценно – во-первых, понять, какие знания мне нужны; во-вторых, уметь их выбрать. Ещё нужно понимать, где их достать; это вещь техническая, но, тем не менее, она должна быть упомянута, – три.

Это значит, что одна из главных штук, которым должен обучиться человек, – умение выбирать

Как в этом сумасшедшем информативном океане, в котором мы плывём, выбрать то, что мне нужно, а что не нужно, что сейчас для меня важно, а что нет. Как это узнать?

Фото из сообщества Лимуд Санкт-Петербург В Контакте

Предаем своих детей

Как родители могут предать своих детей? В первую очередь, неуверенностью в самих себе. Простейшее предательство: мы идем по лестнице, мой ребенок прыгает и шумит, и соседка цокает языком, в этот момент вдруг я демонстрирую, что соседка мне дороже моего ребенка. Меня спросят: что же, позволить ребенку шуметь в подъезде?

Но ведь пошуметь — это природа детства. Соседка придет домой и успокоится, или не успокоится. Это как ей нравится.

В этой ситуации главное сообщение, которое я посылаю своему ребенку: «Ты — мой самый любимый и важный человек, не соседка, а ты». А как это сообщение послать, уже надо немного подумать.

Еще одно предательство в чистом виде — школьные родительские собрания. Когда я позволяю другому человеку говорить о моем близком человеке у него за спиной, да еще и в присутствии других людей. А потом, вернувшись домой, ставлю это мнение во главу угла и начинаю выговаривать своему близкому человеку. Мы можем обманывать себя сколько угодно, но это предательство в чистом виде.

Другой пример — про бабушек. Он болезненный и действительно сложный. Бабушка начинает строить человека: сейчас надо поесть, сейчас надо лечь спать. Это не предательство в чистом виде, но если мы нашего близкого человека при этом не защищаем, даже не объясняем ему, что происходит, это та же история.

У нас есть довольно большой неоплаченный счет перед детьми

— Сейчас вы сами папа. Вы ругаете своих дочерей? Несетесь на лошади в бой?

— Надеюсь, что сейчас все-таки нет. Бывало ли такое со старшими, что меня на чем-то замыкало? Абсолютно точно. Во многом благодаря моим детям я учился, как с этим быть.

— Расскажите какой-нибудь случай? Когда один раз перемкнуло, а потом больше не повторялось благодаря работе над собой.

— Это не про меня будет история, про мою жену. Но я в тот момент осознал, в каком идиотизме мы живем. Когда старшенькая, которой недавно исполнилось тридцать, училась во втором классе, мы пришли к ней в школу. Учительница сказала, что что-то она там делала не так, то ли бегала, то ли не бегала, то ли по всем контрольным получила двойки. Я не помню уже, что именно, но помню, что это произвело на нас неизгладимое впечатление.

Был ноябрь, и мы собирались после школы ехать покупать Анечке теплую куртку. И мы едем, Наташа моя сидит рядом и говорит: «Даже не знаю, ехать или нет, покупать ей теперь эту куртку или нет». И я без остановки говорю: «Слушай, наверное, не ехать, пусть замерзнет и умрет!» И мы захохотали все вместе. Это было смешно, но это был очень важный момент такого осознания. Я думаю, что с тех пор Бог уберег, что-то стало меняться.

До этого момента, кстати, была еще одна история. Аня однажды очень, очень, очень просила какой-то красивый значок. Мы его искали и купили, и она пошла в школу и потеряла его вместе с джинсовой курткой, которая еще и стоила каких-то денег, а у нас их тогда вообще не было. И я помню, как я ее отругал. Сегодня я ни за что бы так не поступил. В этом смысле младшей повезло намного больше, потому что это вообще ушло из наших отношений. Я говорю не только о себе, я говорю обо всей нашей семье.

— В какой момент вы начали сожалеть, что отругали ее за значок?

— Еще в процессе. Мы как раз и говорим о том, что язык сам несет, что не знамо. Если мы хоть какую-то внутреннюю гибкость имеем, начинаем понимать по ходу, что несем чушь. А главное, что это не стоит другого. Никогда. Это не стоило удовольствия, которое я мог получить от шортиков, испорченного настроения, моего и папиного, я абсолютно в этом уверен. Наверняка тогда был испорчен вечер, мы дулись друг на друга.

— Вы у дочки попросили прощения за историю со значком?

— Тогда нет, я был еще не обучен. Мне было 23 или 24 года, модель была очень сильна. Но потом, конечно, я и просил прощения, и прошу прощения, и в общем, и в частности

Потому что это важно. Мы с ней совершенно сумасшедшие друзья, друг без друга не живем, про все разговариваем, мы много про это потом говорили, и про мое безалаберное поведение тоже

— Можно ли быть родителем и не испытывать чувства вины перед детьми? Можно ли так выстроить отношения? Я не знаю про пап, зато про мам мне известно на собственном примере: рождается ребенок, вместе с ним практически сразу выдается чувство вины, что что-то ты делаешь, как мама, не так.

— Хороший какой вопрос. Как сказал Борис Борисыч Гребенщиков, «у черных есть чувство ритма, у белых — чувство вины». Хочется сказать: «Можно», но я сейчас кручу в голове бесконечное число примеров, и получается, что нет. Это как первородный грех, который в нас сидит. С другой стороны, ведь чувство вины — такая охранная грамота, если мы умеем с этим что-то делать и как-то жить. Тогда мы можем подумать за секунду до.

Фото: Unsplash

Противоположная позиция — это «взрослый всегда прав». У меня на «Маяке» есть программа, четыре часа в неделю. И довольно многие родители звонят, в том числе те, которые совсем про это не думали, и говорят, что, если оглянуться назад, это чувство вины появляется. А дальше уже мы говорим о том, что с этим делать. Если продолжить размышлять над вопросом, получается, что есть люди, у которых изначально комплекса вины нет. И сейчас рассуждая про это, мы с вами делаем хорошее дело или плохое? Я верю, что хорошее. Потому что начинается рефлексия, пересмотр ценностей, сомнение, что-то становится возможным поменять.

Что мы говорим? «Я его отругал, неповадно будет, я как мама сейчас, конечно, немного страдаю, у меня когнитивный диссонанс, ведь я его люблю». Но дальше этого дело не идет, потому что я принимаю лекарство, которое называется «так надо». Если произнести: «Я сейчас, пусть на час или на вечер, разрушу своей руганью его жизнь», возникнет сомнение. Потому что после этого следует вопрос: «А надо ли так?» Когда задан очевидный вопрос: «Так надо, чтобы я сейчас своему любимому человеку делал плохо?», начинается совсем другая дорога, человеческая, серьезная, настоящая.

Начинается работа с собой. Следующий шажок: «Разве такое может быть?» А если так быть не может, что же имеется в виду? и откуда во мне это выросло? Почему мальчику десяти лет я говорю: «Не тянись к поручню»? Почему я так реагирую, когда девочка трех лет уронила мороженое?

Предисловие ко второму изданию

Семь лет назад вышло первое издание «Азбуки НО». Изменилось ли что-либо принципиально в системе образования? Увы, скорее нет, чем да. По-прежнему каждое утро дети и учителя отправляются в свое безумное путешествие в страну знаний, силясь ответить себе на вопрос «что я здесь делаю», или, что намного печальнее, не задаваясь этим вопросом вовсе. Одно бесспорно: разрыв между системой и субъектом все растет и растет. Все менее понятно современному школьнику, зачем каждый день тратить такое невозможное количество часов на посещение школы — вместо того, чтобы получать новые знания и впечатления в музее, на выставке, с интересными людьми, в интернете, в компании друзей, наконец… Все короче период адаптации юного ученика: если еще недавно первая пара лет проходила относительно бесконфликтно, теперь уже через несколько месяцев родители бьют тревогу. Одна мама сформулировала проблему так: «школа научила его ненавидеть все то, что до этого он так любил…»

Нет, нет, это не преувеличение, речь идет о мощнейшем системном изменении, о явлении. Конечно, существуют так называемые «хорошие школы», а тем более — хорошие учителя. Но если еще лет десять-пятнадцать назад хороший учитель мог являться хоть каким-то оправданием десятилетних мук (воспринимаясь, впрочем, как исключение), то теперь этого оправдания уже недостаточно. Мир стремительно изменился. Для встречи с таким учителем теперь вовсе не обязательно посещать школу — его можно встретить где угодно, даже в социальной сети. И уж конечно, школа не является ультимативным местом для такой встречи. В этом мнении современные школьники практически едины.

Все эти годы мы продолжали работать со всеми без исключения субъектами системы образования: с учителями, учениками, родителями и даже чиновниками. Разрыв очевиден. Как это у Гоголя: «ни мужик не понял барина, ни барин мужика…» Почти на всех наших семинарах, встречах, лекциях мы в той или иной форме предлагаем участникам разного возраста ответить на один и тот же вопрос: зачем ходить в школу. «Провокация», — скажет часть наших коллег. «Не торопитесь», — ответим мы. Просто попробуйте сами честно ответить на этот вопрос. Без пафоса и забытых штампов. Не слишком получается, не правда ли? Вот и у них не получается.

Впрочем, об одном изменении, пожалуй, говорить можно: наряду с тем, что ученики продолжают восставать, учителя все больше сами говорят о невозможности продолжать по-старому, причем они практически единогласны — в столицах и в глубинке, в России и других странах. Такая вот «революционная ситуация». Попытки, которые делаются для изменения этой ситуации, практически обречены: давление на школьника со всех сторон усиливается. Родители всеми силами стараются его мотивировать, причем, за неимением понятных аргументов, действуют по старинке — путем войны, подкупа, уговоров. Школа все сильнее «закручивает гайки». Как сказала нам директор одной из школ: «Все понимаю, но что делать — справляться как-то надо…» Сам же школьник, ощущая в глубине души всю тщету происходящего, пытается найти хоть какой-то смысл. «Потерплю, — ведь эти муки — билет в будущую свободу». И терпят — каждый в силу своего характера, темперамента, инструментария. Вот только терпеть все тяжелее.

Есть ли выход? Да, безусловно. Он в том, чтобы не конфликтовать с современным миром, а брать его в союзники. Только построение образовательного процесса вместе с его участником — главным действующим лицом — может в наше время сделать этот процесс успешным. Опора на интерес, выбор как важнейший инструмент, личностный подход, исследование — это и есть современная практическая педагогика. Конечно, это непросто — организовать такой процесс, который является для участника настоящим творчеством. Непросто, но возможно! В этом ведь и состоит наша профессия, разве нет?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Adblock
detector